(Polygonum aviculare L.)

(подражание проф. Н.А. Холодковскому)

Жалкая травка дорожных краёв,
С виду заморыш,
Досыта кормит крупой воробьёв
Крошечный спорыш.

Словно лоточник идёт на панель
С уличной сдобой:
Скрыться от пыли, согреться в метель, –
Только попробуй.

Травы иные в лесах и лугах, –
Выгонят лихо.
Всё ж, проживёт и на птичьих правах
Птичья гречиха.

(Hemerocallis lilioasphodelus L.)

(подражание проф. Н.А. Холодковскому)

Все сожаленья, все амуры
И хмурый день забыла ты,
Когда б я с берегов Амура
Привёз гербарные листы.

Я б рассказал, как, жёлтым газом
Луга приречные одев,
Повсюду, – сколько видно глазу, –
Цветёт в июне красоднев.

– Каков дичок! Его лилеи
Не рвёт садовник на букет,
Но по ночам душистый цвет
Едят косули, не жалея.

Как никчёмные минуты,
Как зловещая беда, –
Что вы кружите, пауты,
Что жужжите, овода?

Что вы лезете без спроса,
Словно девки к королю,
Как портовые отбросы,
Как матросы во хмелю?

Вы в тельняшках, вам бы в море,
Засиделись на мели.
Улетайте к морю, что ли,
Уплывайте от земли!

Пыль визиря злого
(Лопнул, наконец,
Но кусает снова) –
Бестолочь, мокрец.

Кроха, да с подвохом:
Ловко кровь сосёт.
А летает плохо –
Ветром унесёт!

Михаилу Гельфанду

Через нос, глаза и уши
Лезет в голову мошка.
Курс наук ей лень прослушать,
Хочется – исподтишка
Получить чуток ума –
Задарма.

Вот бы жизнь настала, братцы,
Без подложных докторов,
Без фальшивых диссертаций…
Но удастся ль – отмахаться
От подобных школяров?

В свои песни сам народ порой
вставляет полную несуразицу. В
каких русских рощах народ видел
канарейку, или что он под этим
понимает – загадка.

Владимир Паевский

– Да, любовь!..
А дальше – чресла
Комнат (не смотри – забудь),
Где людей дороже – кресла,
И детей дороже – кресла,
Школяром полуизвестным
Намалёванная грудь.

В душной сладости объятий,
В южной похоти зачатий,
Как кошмар, проходит ночь.
Счастье на краю кровати.
И тоски не превозмочь.

Днём – фискальные оклады
(Не блуди! Не укради!),
Неприкрашенные взгляды,
Дудочка «уйди-уйди!».

Комнат пыльные ячейки,
Короедные ходы.
Всё темно, и нет лазейки
В лес, где плачет канарейка
Под журчание воды.

По признанию Н.Я. Мандельштам, они с А.А. Ахматовой намеренно уничтожили одно стихотворение Осипа Эмильевича, которое между собой называли «канальским». Стихотворение было просто пейзажным; правда, в нём упоминался канал.

Тонкой строчкою курсива
Сквозь потёртое рядно
Проплывает над Транссибом
Вертолётное звено.

И неспешно, как паромщик,
Перережет неба край, –
Не журавль, – бомбардировщик.
Улетит, глядишь, в Китай.

На востоке – туч громада,
Солнца нежный лепесток.
Но ханжи и казнокрады
Едут во Владивосток.

На одной десятой мира
Растянулся остров наш.
Там, от Крыма к Кунаширу,
Нелегко писать пейзаж.

Где и в слякоти февральской
Зла и жадности штришок, –
Как ни бейся, всё канальский
Получается стишок.

Земляникой разговенье,
Да вьюнами из реки.
Мы в тайге под птичье пенье
Дружно ладим новый скит.

Не чиновничьим указом
Здесь во всём единый дух:
Как и мы, свои лабазы
Наполняет бурундук.

А когда устроим роздых,
Да облепит комарьё,
Радуюсь: и самый воздух
Тоже жизнью напоён.

Сон утащил меня за ворот,
Заколдовал мои глаза.
Приснился неизвестный город,
Каким он был сто лет назад.

Его дворы, его аллеи,
Провинциальные дворцы,
Его евреи, брадобреи,
И гимназистки, и купцы.

Проснуться бы, но город тянет
Не сновидением моим:
Я будто врос в него костями,
Родился в нём и сгину с ним.

О. Л.

I.
Кто она? Говорят, иностранка?
Может, с принцем-консортом интрижка?...
Нет, – сомнамбула, кукла, обманка,
Галатея, картинка из книжки.

Если так, кто писал? чья работа?
Кто завёл рычаги и пружины?
Тициан, Микеланджело, Джотто?
Чем живёт? – колдовством ли? бензином?

Только взглянет – присохнешь навеки,
Лишь вздохнёт – невдомёк отлучиться.
Губ сургуч, гуттаперчевы веки, –
Но пронзит твоё сердце, как спица.

II.
Чем рождена – мечтами ли моими? –
Они давно протезами болят.
Я с этих губ – своё услышу имя?
И этих глаз – перехвачу ли взгляд?

Что ни вопрос – молчанье без ответа.
Чем обернёшься – счастьем ли? виной?
…Советник Штосс выходит из портрета.
– Ах, что там, – кто там, – за его спиной?

III.
Легко ли – остаться без тени?
– Да, – скажут, – такой матерьял.
– Бывает, и дверью прищемит.
– А ты свою – как потерял?

Что скажешь, чудак, неврастеник,
Очнувшись от странного сна?
Вот горе! – лишился тени.
Да полно, была ли она?

IV.
Какой-то взрыв, хлопок – и снова
Ты одинок, как никогда. –
Обрывки платья золотого,
Осколки, ржавая вода.

Недолгою была отрада.
Зачем тревожил вечный мрак?
Что завтра вызовешь из ада,
Какой пугающий призрак?

И ветер, и дождик, и мгла…
И. Б.

Без Вас – дожди, и оводы, рыдая,
Растерянно запутались в траве.
Они за Вами следовали стаей,
Покорно припадали к голове.

Поникли усики, помяты крылья,
Уже не дёрнуть лапкой, хоботком…
Им кажется не более чем пылью
Моя любовь, моих страданий ком.

Сегодня можно снять декалькомани…
О. М.

Пора ли снять декалькомани?
Что было сказкой, мифом, сном, –
Переводной картинкой станет,
Застынет в рамке под стеклом.

Окликну робко и негромко, –
Не миражом, что я создал,
Идёшь, – дикарка, незнакомка,
Неблёкнущий оригинал.

Дом мой, ты нищ и убог:
Жена да безногая дочка.
Муни

Скобу с тяжёлой двери
Лучиною сниму,
В чужой избе примерю
Забытую судьбу.
Нехитрая заслонка,
Да нечего беречь:
Пустая комнатёнка,
Засаленная печь.
Я всё представлю честно:
Рубаха изо льна,
Да жизнь в домишке тесном,
Да дочка, да жена.
Судьба грозит острогом,
Не балует рублём.
Чем с дочкою безногой,
Уж лучше бобылём,
Милее сразу в петлю,
Милей лежать в гробу…
– Так выбираешь, нет ли,
Такую вот судьбу?

Ирине Лукьяновой

Хорошо вдвоём бояться,
Но и одному
Сладко в шорохах теряться:
– Кто там? – не пойму!

Цокот коготков на кухне? –
Это мышь.
Свечка вздрогнет и потухнет? –
Это мышь.
Дверь откроется, и встанет
Кто-то с красными глазами, –
Это – мышь?!
– КЫШ!!!

Алёнке

Скрылось солнце. Месяц вышел.
Побежали тени вниз.
Я несу по лесу крысу,
Вспоминаю всё про крыс, –

И учтивых крыс-лакеев,
И воришек на полях,
И скитальцев корабельных
На пиратских кораблях.

Расскажу о чёрной крови,
О затерянной земле,
О коварном Крысолове,
О Крысином Короле.

А споткнусь, – начну сначала,
Дам работу голове. –
Только б крыса не скучала,
Да сопела в рукаве.

На носу веснушки,
На щеках веснушки, –
Видно, наследили
Птички-топотушки,

Шустрые козявки,
Мелкие зверушки, –
От пугливых лапок
Всюду конопушки.

Солнечные брызги,
Тёплая примета:
В зеркало посмотришь –
Вот оно и лето.

Кто встревожил балаболок? –
Раскачали венчики.
Стебель тонок. Пестик долог.
Не цветы – бубенчики.

Напридумывали сплетен
Для жуков-козявочек,
Для жужжалок однолетних,
Для влюблённых бабочек.

Слишком тихо вы звените,
Слишком сплетни скучные!
– Не любила, – говорите?..
Не хочу, не слушаю.

Д. Э. Шнолю

Много в жизни слёз и бедствий:
Переломы и бронхит…
А душа бывает в детстве,
Повзрослеешь – отболит.

Отчего ж любая малость
Мучит сердце, словно яд?
– Что поделаешь, осталась,
Задержалась, – говорят.

Только помни: будет случай,
Все страдания учту,
Я тебя ещё прищучу,
Посчитаю, разочту.

Берегись, душа-плутовка, –
Шишел-мышел-колбаса, –
Если божья ты коровка,
Улетай на небеса!

Может, разума лишили,
Может, грёзы наяву:
Я ночую в странном мире,
В жутком мире я живу.

Не молил судьбу о чуде,
До безлюдья брал билет,
Обернулся – рядом люди.
Может, люди, может, нет…

Выйдет из лесу прохожий,
Потолкуем по душам.
Приглядишься – он же с рожей
Гладкой как бильярдный шар.

Встретишь девочку с лукошком,
Улыбнёшься ей в ответ.
Не смотреть бы на дорожку,
Где её босая ножка
Оставляет птичий след.

Вы-то кто же, – птица, зверь ли?
Или смерть моя как раз?
Но кому я здесь поверю
И доверюсь, кроме Вас?

Ополовник,
Долгохвостик-птичка,
Как жаровня,
У тебя сердечко.

И в морозы
Не застудишь лапки,
И не нужны
Маленькие лапти.

Не обидят
Ни сова, ни сойка,
Как заметят
Радостную стайку:

Нет удачи,
Если нет соседа.
Как иначе
Доживёшь до лета?

Межгалактическим корветам
Когда-то будет жизнь дана.
Из недр затерянной планеты
Я б к Вам послал Говоруна.

В огне комет, в пыли скитаний
Он, вестник, крылья б износил,
Чтоб передать моё признанье:
«Держаться нету больше сил».

Белый пух пушицы кроткой
На лугах-болотах. Жаль,
Век у ветрениц короткий,
Раскрошился их хрусталь.

По потере не печалясь,
Зарумянились луга
Жарким золотом купальниц,
Как китайские шелка.

А когда сошли саранки,
И герани цвет поблёк,
Новой кровью, алой ранкой
Вспыхнул лихнис-огонёк.

Но неужто день настанет,
Как устану от тоски,
Также образ Ваш увянет,
Словно лилий лепестки?

Перья дыбом,
Да гол кафтан,
Это рыба
Бычок-ротан.

Он неспешно
Плывёт тайком
Головешкою,
Топляком.

Но страшнее,
Чем пасть-ушат,
Нет напасти
Для лягушат.

В наш жадный век так глупы, странны,
Так невесомо далеки
Эпистолярные романы,
Стихи, девичьи дневники.
Прогнав тревогу мыслей вздорных,
Забыв казённый интерес,
Не крикнешь кучеру задорно:
«Давай в Москву, к семейству Берс!».

За ложбинкою сырою
У тропинки на лужок
Вырос строен, ладно скроен
Одуванчик-репешок.

Залюбуешься в июле
На его зелёный стан,
На листву его резную,
На взъерошенный султан.

А завянет – что ж, наверно,
Вспомнишь в августе о нём,
Как ухватит, словно ревность,
Как вопьётся колтуном…

И эхо мне ответит. И совёнок…
Муни

Услышишь крики, скажешь «Хватит!»
«Зачем сипят, зачем вопят?»
Пойдёшь в дубраву на закате,
Увидишь маленьких совят.

У них пуховые жилеты,
У них пуховые штаны.
Какие совы? – Это дети
В комбинезонах «Шалуны».

Наивные, глазёнки лупят,
Уселись рядом на суку…
Кому вы плачетесь, малютки?
Я и себе не помогу.

Игрушка, пёрышки пустые,
А я молитвою твержу:
Ты защити, ты не пусти их,
Ты отгони ночную жуть.

Безделка, грубая подделка,
Едва качается (сквозняк).
Так можно скомкать, снять со стенки?
– Нельзя никак!